Снимок зуба Томск Перевалочный

Ночёвка на Ночкой пошёл дождик, днем он продолжился, и поближе к обеду мы решили сконструировать из камешков, велосипедов и тента навес для готовки. Благодаря низким тучам на перевале была чересчур умиротворенная обстановка. Опосля обеда тучи в конце концов рассеялись, и мы двинули штурмовать мокрую гору.

Временами приходилось идти по ручью, нести велик по курумнику либо пробираться через снежник, со ужасом провалиться меж камешков. Наверху мы почуяли неладное. Обратная сторона была сильно снежнее. Забравшись пешком на горку, мы узрели равнину реки, вдоль которой обязана быть тропа.

Все было в снегу, стало понятно, что потрясающим планам конец. Взгрустнув мы повернули обратно, памятуя вчерашние мучения бездорожья. Но как лишь мы спустились с озёр, я все же уговорил Лёху пойти не траверсом, а испытать ехать по дороге вдоль реки. Мысль оказалась наиболее чем дельная. И через стадо сарлыков к вечеру нам удалось добраться до степных ландшафтов, где находилась переправа. Не долго думая, там и разбили лагерь.

С утра, набирая воду, я решил ознакомиться с картой-памяткой с неблагополучными чумными районами Кош-Агачского района. Как раз наши места. У брода вспомнили, что опосля позавчерашней переправы в самом узеньком месте, где река глубоко врезается в горы, было подобие мостика над бурным потоком. Не захотев мокнуть, мы осторожно переправились через реку по этому хлипкому сооружению из 5 брёвен, сбитых в 5 местах дощечками. Путь на джазаторскую дорогу был отложен.

Сейчас нашей целью было уехать в равнину Талдуры и посмотреть на Карагемский перевал с окрестностями. Равнина оказалась куда наиболее сочной, с растительностью и лесом на противоположной стороне. Изюминкой этого дня стали стада верблюдов, пасшихся вдоль реки. Вечерком, найдя комфортное место, занялись строительством лагеря и стола из плоских камешков. Опосля ужина, взглянув на вершину горы, я увидел силуэт жеребца и человека.

Судя по разведенным локтям, за нами следили через бинокль отлично, что не через оптику винтовки. Все это жутко напоминало кинофильм о одичавшем западе, где краснокожие отслеживают собственных обидчиков. Через 15 минут на жеребце по жутко крутому склону спустился наблюдающий. Им оказался пастух, которому необходимо было загнать на эту гору скотин, пасшихся у реки.

Мы проговорили с ним с четверть часа. Попрощавшись с нами, он отправился за стадом. Равнина Талдуры оказалось существенно теплее прошедших мест и на ночь не пришлось одевать все теплые вещи. На завтраке мы спланировали предстоящий маршрут. Было решено забраться на Карагемский перевал, опосля чего же, спустившись, возвратиться в Талдуре и проехать выше по течению.

Дорога в данной нам равнине была существенно комфортнее. Погода стояла красивая, но в один момент над нами повисла дождевая облако, которая не задумывалась уходить, и пришлось, смирившись с дождиком, своими силами из-под нее выкатывать. Когда мы добрались до равнины реки Джело, на другом берегу узрели лагерь туристов из Татарстана. Это были единственные туристы, встреченные нами за всю поездку. Подъем в перевал оказался чрезвычайно крутым, и на половине пути нас осенило, что баулы можно скинуть за камнем и подняться налегке, что мы и сделали.

До самого верха доехать было снова не предначертано — крайний участок скрывал всесущий снег. Возвратившись в равнину Талдуры, мы опять попали в дождик. Предстоящая дорога напоминала фрагмент из Властелина колец. Горы сужались и у реки были большие скальные мысы. В конце концов мы уперлись в реку, где в месте переправы еще не до конца растаял лед. Далее мне ехать категорически не захотелось, так как на последующий день желал возвратиться и успеть заехать на «марс», да и вечерком через ледяную реку огромного желания идти не было.

Тем наиболее рядом на maps me была отмечена площадка, пригодная для кемпинга. Мы встали у опушки лиственничного леса. Утренние сборы лагеря прервал алтаец, вышедший из-за кустов и сообщивший, что мы поступили не отлично, встав на его покосе. У нас завязался маленький разговор, и я как можно доходчивее попробовал разъяснить утреннему гостю, что 2 квадратных метра примятой травки под лиственницей — не грех.

Уладив конфликт, мы умиротворенно разошлись, набрали воды и двинули обратно к Чуйской степи. И вот по дороге, во время активного педалирования в горку, у меня рвется боковина передней трёхдюймовой покрышки. Здесь то запаска и понадобилась. Поставили с камерой. Последующим препятствием встало впадение реки Джело в Талдуру. Потоки были чрезвычайно большими, а ворачиваться через перевальные подъемы желания совершенно не было.

Здесь то и понадобились 20 метров 6мм репшнура. Опосля получаса безуспешных поисков лучшего места, чем авто брод, набравшись смелости, я обвязался веревкой и отправился на иной берег, Леха в это время страховал. Там пришлось вспоминать как вяжется узел «штык».

Не без труда в несколько заходов, порядком заморозив ноги, до пояса вымокнув, мы перебрались через поток. Было потеряно достаточно много времени на ремонт с переправой, и в Бельтире, договорившись с водителем по телефону, на последующее утро, мы сообразили, что до марса не успеем. Нам оставалось сделать марш-бросок до крутого кемпинга на Чуйском тракте. Эстонцы чрезвычайно сочувствовали финнам, надеялись, что им поможет вся Европа, и все наладится.

Но оказалось, что все не так просто, и все лишь усложнялось. Нашему детскому разуму не дано было понять: почему финны оказываются для Русского Союза ужаснее, чем германские фашисты? Это прямо следовало из русской прессы, даже детской, которая в изобилии имелась в нашем доме. О подвигах красноармейцев в снегах Карельского перешейка писали газета «Пионерская правда», журнальчики «Пионер», «Мурзилка» и др.

Но в эстонских источниках все говорилось как раз наоборот: о успехах финских солдат… А в Таллинн приезжали представители Германии. Правительство президента Пятса вело свою политику, угождая то Гитлеру, то Советам. Население Эстонии жило надеждами и верой в Бога. Малыши игрались в войну, кто-то был русским, кто-то германцем. Побеждали, естественно, эстонцы. И вот пришел день, когда мы воочию узрели реальных красноармейцев. Этот день 17 июня года я отлично помню.

Уже с утра дома, во дворе и на улице все заговорили о том, что на станции разгружаются военные эшелоны, похожие на российские. Перед обедом со стороны вокзала, вправду, стал доноситься некий мощный и непонятный шум. Как же не поглядеть на такие вещи? Как не узреть все то, о чем мы ранее лишь читали в газетах и журналах: пехоту, танки, пушки и все остальное?

Дойти до вокзала мне, тогда уже второкласснику, как и соседским мальчишкам, не составляло никакого труда: всего-то минут пятнадцать хода. Но до станции идти не пришлось: уже на наиблежайшей большой улице — Рижском шоссе Riia maantel — путь нам преградила воинская колонна, спускавшаяся к реке Эмайыги. Поначалу мы узрели красноармейцев. Они шагали чрезвычайно медлительно, может быть, поэтому, что впереди еле-еле ползли трактора с большими пушками на прицепах. Бойцы выглядели вялыми и какими-то сонными.

Они были в пилотках, с винтовками и со скатками шинелей на плечах, и не в сапогах, а в ботинках с обмотками. Таковой вид обуви нам тогда еще не был знаком вообщем, на данный момент, спустя 70 лет, эта обычная и смышленая штатная обувь российских боец уже позабыта. А за пехотой снова отправь авто, поползли танки и тягачи-трактора, которые волокли за собой сани с каким-то грузом под брезентом. Груз, разумеется, был чрезвычайно томным — древесные полозья громадных саней практически дымились от долгого трения о булыжники мостовой.

Почему-либо этот голубий запашистый дымок произвел на нас, мальчиков, большее воспоминание, чем бойцы и пушки… Наверняка, это для нас, детей, было непонятно. Так же, как было, не понятно все происходившее большинству взрослых, молча и напряженно взиравших с тротуаров на невесть откуда и для чего взявшуюся Красноватую Армию.

Да, люди молчали. Никаких протестующих возгласов не слышалось. Но не было и веселых лиц, букетов и плакатов. Может быть, кое-где, в Таллинне и в остальных рабочих городках, такие встречи и происходили: позже демонстрировали же что-то в киножурнале «Новости дня»? И газеты писали о том, как люд приветствует защитников трудящихся, то есть обычных людей Эстонии, Латвии, Литвы.

А в народе умножались слухи о русских подземных аэродромах и огромных танках, которые не пустят к нам германцев. Мы, ребятишки, тоже обсуждали увиденное и планировали походы за город, чтоб разглядеть эти самые аэродромы… Дома было тревожно, но, в общем, расслабленно. Для нашей семьи, русской и русскокультурной, приход Красноватой Армии не представлялся катастрофическим событием. Во всяком случае, казалось, что ничего ужасного не вышло. Почти все люди считали, что сейчас, опосля того, как в Эстонию, бывшей независящей с года, опять пришла Красноватая Армия, все встанет на свое место.

Сыграло свою роль и то, что в Эстонии были и коммунисты мало наиболее 100 , в том числе и евреи. Естественно, так задумывались далековато не все в Эстонии — и малыши, и взрослые. Но в нашем доме считали, что решено главное: сейчас немцы к нам не придут. С ним соглашалась и мать, бывшая бейтарка член общества «Бейтар» — еврейского «Союза сионистов». Наш отец мог себя именовать сочувствующим социалистам — их идеи в кое-чем были близки к устремлениям сионистов.

Ужаснее либо лучше, но, как казалось, с возвратом Эстонии в Россию возникла какая-то определенность. Через две недельки опосля прихода Красноватой Армии 6 августа в Эстонии, как и во всей Прибалтике, была провозглашена новенькая русская власть. Эстония стала й республикой Русского Союза. Этот процесс прошел бескровно. Газеты даже писали о веселых встречах российской армии, о торжестве трудового народа, о восстановлении через 22 года русской власти.

Став взрослым, я вызнал, что практически все еврейские организации и общества Эстонии наиболее 30 , включая студенческие, были скоро распущены, том числе общество Хашмонай Hasmonea. Эта не чрезвычайно бессчетная организация, поддерживавшая сионистов-ревизионистов, была в Тарту с до года, а Борис Бакшт был в ней достаточно активным участником.

о этом можно судить по сохранившемуся фото года. Перечень организаций, подлежащих ликвидации, подготовила левая прокоммунистическая еврейская организация «Licht» «Свет». Закрылась кафедра иудаистики в институте, в еврейских учебных заведениях, в том числе и в нашей школе, исключили из программы иврит и историю еврейского народа, стали вести занятия на идиш. Скоро начались аресты членов состоявшихся семей, активистов еврейских политических обществ и объединений, деятелей общины.

Компания «Бакшт и сыновья» была национализирована и закончила существовать. Ее стоимость оценили в по остальным данным 100 тыщ эстонских крон. Тогда были национализированы почти все личные дома и все компании. Время от времени обладатели оставались на работе, даже в администрации. Наш отец стал инженером-экономистом в отделе снабжения Тартуской гребеночной фабрики Tartu kammivabrik.

Мать тоже продолжала работать. Но так нарабатывался стаж, приобретался неоценимый опыт, который дозволил бы, какое-то время спустя, заняться личной практикой. В осеннюю пору года она была назначена Горздравом г. Тарту на должность врача-терапевта городской поликлиники. Тогда же ее признали военнообязанной. Получив официальную должность врача-терапевта сейчас уже в Центральной городской поликлинике, она стала состоять на гос службе, чем много гордилась.

Вступила в профсоюз медработников, исправно платила взносы, очередной взнос был внесен 11 июня года. Мать тогда не знала, что этот ее взнос станет крайним в Тарту. Мать вылечивала нездоровых в поликлинике и ездила на больничном каре по вызовам.

Ее проф деятельности содействовали отменная семилетняя институтская подготовка, определенный опыт, приобретенный в ординатуре и, что чрезвычайно принципиально, свободное владение языками — эстонским, русским, еврейскими идиш и иврит и германским. Время от времени мать брала меня с собой в поездки по городку, чему я чрезвычайно радовался — ведь авто в Тарту тогда были редкостью. И мне откровенно нравилось глядеть, как маму уважительно принимают различные люди, слушаются ее и благодарят.

В нашем жизненном укладе, на мой детский взор, не много что поменялось. Добавилось российских книжек и газет. С улиц пропали германские вывески. В магазинах эстонские кроны и сенты сменились рублями и копейками. Для почти всех это было внове, но лишь не нам: бабушка Люба и до того в дискуссиях нередко называла сенты наиболее обычными для нее копейками. У меня, восьмилетнего, уже возникли какие-то домашние обязанности. К примеру, мне поручалось ходить в ближний магазин за маленькими покупками.

Взрослые жаловались, что кое-что с прилавков исчезло, но продукты первой необходимости еще имелись в достатке. На рубль, без сдачи, я брал банку полкило сметаны либо килограмм печенья. В кинозалах отправь русские киноленты. Мои старшие двоюродные братья, Алик и Яша Капланы, сводили меня в «звуковой» кинозал на киноленты «Ленин в октябре» и «Ленин в году». Братья серьезно и трепетно опекали меня. К слову огласить, их роль и помощь я ощущаю до сих пор.

Это был мой 1-ый в жизни «выход в свет» без взрослых. До этого я лицезрел лишь детские картины — «Василиса прекрасная», «По щучьему велению», неописуемо популярные и запомнившиеся практически на всю жизнь их можно узреть и до сих пор. А позже возникли и наиболее суровые киноленты — и русские «Чапаев», «Человек с ружьем» , и южноамериканские — «Тарзан» и еще какие-то, с Чарли Чаплиным и Ширли Темпль в основных ролях.

Естественно, все эти кинокартины нам чрезвычайно нравились. Эстонских кинофильмов я не помню: может, их и не было? В еврейской гимназии изучали идиш и эстонский. С приходом русской власти и в школе, и в городке больше стал употребляться российский. Эстонский же для нас оставался «уличным» языком общения с соседями и практически во всех публичных местах..

Возникли российские песни. В школе и на улицах, на листовках, распространялся русский гимн «Интернационал». Совместно с ним становился популярным и шлягер того времени — «Катюша». Эти две мелодии стали первыми естественно, опосля новогодней «Елочки» , которые я запомнил. Всей нашей семье, и детям, и взрослым, было проще, чем почти всем иным соседям, приспособиться к изменившейся обстановке.

Во-1-х, мы знали российский и знали российских. Этому много содействовали долгие рассказы не так давно погибшего деда и бабушки Любы про Москву, про Петербург, где они прожили юные годы и отыскали друг друга. Во-2-х, отец с мамой, имея институтское образование и специальность, надеялись и при новейшей власти не утратить свое место в обществе. Тем не наименее, зная русскую историю, они трезво смотрели на жизнь.

Обсуждая слухи о жестокости НКВД, отец называл энкаведешников опричниками. Основания к тому были: в городке шли аресты. В весеннюю пору года начались дискуссии о том, что составляются списки для высылки кого-либо из Эстонии в Сибирь. Но сиим слухам у нас не чрезвычайно верили. Может быть, просто не желали верить… А кое-где незримо все же присутствовала война. Она была рядом с нами. Из Европы, из Польши приходили безрадостные анонсы, обсуждавшиеся и взрослыми, и детками.

О способности, вероятности войны Русского Союза с Гитлером говорила мать, возвращавшаяся с работы. Как-то она даже произнесла, что в больнице их всех поставили на военно-медицинский учет. И в случае войны мать будет капитаном медслужбы. Но маме не предначертано было стать военврачом.

Так же, как отцу не пришлось возвратиться на военную службу, хотя он до того отслужил в эстонской армии артиллеристом и нередко вспоминал о собственной военной специальности. В его кабинете рядом с изящной студенческой шпагой висела крупная сабля, какие выдавали в конной артиллерии. Вся наша жизнь круто поменялась за недельку до войны. Пришел «черный шаббат» — пятница 13 июня г. Непрошенных гостей впустил папа. Меня подняла мама: — Вставай, сын! На данный момент поедем на вокзал.

Дом был заполнен людьми в форме энкаведешников, просто известных по голубым фуражкам с красноватым околышем. Их было несколько человек, может быть, пятеро либо больше. Был и кто-то в штатском. Говорили они и на эстонском, и на российском. Никакого обыска не делали. Просто в нем совсем не было надобности, так как дом все равно оставался у их, а наша судьба уже была определена. И не было никаких дискуссий, опросов либо допросов.

Лишь спросили, вся ли наша семья — Борис, Анна, Теодор и Рина — в сборе и нет ли в доме сторонних. Так поступали в остальных домах, но не во всех. Но у нас они могли о этом и не спрашивать: в нашем доме сторонних не было, не считая няни-эстонки. Папе проявили какую-то бумагу, из которой следовало, что нам нужно быстро собираться, готовиться к немедленному отъезду. Нас отправляют из Эстонии. Куда и почему — непонятно.

В архиве Информационного центра УВД по Томской области в году я увидел копию этого документа: «Постановление» о высылке за пределы Эстонской ССР, подписанное каким-то сержантом НКГБ и утвержденное полковником, председателем некий «чрезвычайной тройки».

Рядом с сиим «Постановлением», в лично-учетном деле спецпоселенки Бакшт А. Его семья: супруга Бакшт Анна Соломоновна, г. С этими документами мы ознакомились наиболее чем через полста лет, хотя и знали о их существовании. Посреди служащих НКВД были также эстонские евреи-коммунисты, некие из их участвовали в составлении списков евреев, подлежащих аресту.

Всего тогда было выслано около 10 процентов еврейского населения Эстонии, в том числе около ти человек из Тарту. Основанием для очередной четвертой по счету в СССР депортации в июне г. Депортации подлежали семьи членов бывших националистических организаций; офицеров в том числе даже служивших в Красноватой Армии ; члены семей бывших больших помещиков, фабрикантов и чиновников, полицейских, жандармов, охранников; члены семей бывших участников контрреволюционных организаций, ранее приговоренных к высшей мере наказания.

Операция началась сразу в Литве, Латвии и Эстонии. В ночь с 13 на 14 июня г. Посреди их было около евреев. Две трети из их составляли дамы, малыши и старики. При выселении людям разрешалось брать с собой лишь маленький запас продовольствия, личные вещи и маленький хозяйственный инвентарь. На сборы в дорогу нам дали один час. Всего один час… Либо целый час? Точно не помню, сколько мы укладывались, но помню, что нам повелели спешить. Позже выяснилось, что кому-то деревенским разрешали собирать вещи практически день.

А кого-либо торопили даже больше, чем нас, и эти бедные люди смогли схватить лишь самое нужное, как при пожаре. Естественно, что поначалу мы думали: нужно торопиться, чтоб не опоздать на поезд. Но чрезвычайно скоро сообразили, что это совершенно не так. Никуда мы не опаздывали, просто оперативники торопились доложить начальству о выполнении приказа.

И погонять высылаемых людей, как скот — это входило в служебные обязанности работников «органов». Это было, так огласить, одним из частей издавна разработанной у их технологии депортации. Вообщем, слова «депортация» еще не было в ходу. Говорили просто — переселение, а то и еще проще — выселение. С собой разрешили брать лишь самое нужное.

Мать позже говорила, что вес поклажи был чрезвычайно ограничен — не то 30, не то 40 кг на человека. То есть столько, сколько мы можем поднять сами. Нас было четыре. Следовательно, взять с собой можно было лишь около кг.

И минимум «мест», — чемоданов либо узлов… Трехлетнюю Рину быстро одела няня и, спящую, держала на руках. Мать собирала вещи — поначалу детские, позже свои. Естественно, что в смятении она не сходу сообразила, что следует брать с собой.

Желала даже взять вечерние платьица и строгие костюмы: «В чем же я буду делать визиты? Потом мать много раз с благодарностью вспоминала того сердобольного эстонца, давшего чрезвычайно неплохой и чрезвычайно уместный совет. Он вдруг отвел маму в сторону и тихо произнес по эстонски: — Вы что, не осознаете, куда едете?

Вас же в Сибирь повезут! И надолго! Так что берите самые теплые вещи, какие есть, и средства с драгоценностями. И, естественно, пищи побольше, что отыщите. Мать вспомнила эвакуацию из Риги в году, когда удирали от германцев в Витебск. И быстро решила: — Берем большой бабушкин сундук.

Вон тот, окованный стальными полосами. Все вещи — туда. Зимние шубы, все, какие висят в шкафу, позже вязаные вещи, обувь, одежду, одеяла, какое-то белье. А детские вещи и продукты — в два чемодана, во французский желтоватый и мой темный. Посуду железную, серебро, сколько войдет, в сумку.

Вот в эту, какую разрешили. Папа собрал документы, все, не считая паспортов — их сходу забрали немногословные штатские. Он упаковал в два собственных дорожных чемодана самое драгоценное, что у него было: альбомы с фото, коллекции марок и древних монет, свою дорожную одежду и предметы туалета. Для него это было обычным делом, так как он нередко ездил в далекие края.

Мне было доверено сложить в собственный большой школьный портфель письменные принадлежности и книжки, мои и Ринины, на мой выбор. Эти книжки позже оказались чрезвычайно подходящими. Их недолго и перечислить: несколько тонких раскладушек с картинами для Рины, «Волшебник изумрудного города», моя возлюбленная «Что я видел» Бориса Житкова и томик Марка Твена с принцом и нищим, Томом Сойером и рекой Миссисипи.

Но, как оказалось позднее, тетрадь с писчей бумагой я все же не положил, позабыл. Через два часа нас свели вниз, в темноту. Красноармейцы посодействовали снести вещи. Через 15 минут мы уже были на жд станции. Их почему-либо звали телячьими. Вообщем, тогда остальных грузовых вагонов, равно подходящих для перевозки скота либо людей, наверняка, и не было.

Машинка тормознула около открытой двери 1-го из первых вагонов. Отцу повелели выйти, объявив, что мужчины до места назначения поедут раздельно от деток и дам. Где это «место назначения», нам, естественно, не произнесли. Отец забрал свои два чемодана, прошел несколько шагов, поднялся в черную теплушку и, прощаясь, махнул нам рукою.

Махнул лишь один раз. Больше не успел… Бойцы с грохотом задвинули томную дверь, отделив папу от нас… Разве мы тогда могли поразмыслить, что эта глухая дверь поделила нас навсегда? Этот пронизывающий момент, как будто стоп-кадр, постоянно хранится в моей памяти: папа, стоящий с поднятой рукою в черном дверном просвете теплушки. Нас же провезли далее, вдоль поезда, и так же, как отца, высадили из машинки. Забросили в вагон вещи, а позже подтолкнули и нас с матерью и сестрой.

Так же задвинули дверь, и мы остались в вагоне одни, в полной темноте. Через некое время глаза привыкли к темноте. Через малюсенькое зарешеченное окошко под потолком проникал свет дальнего станционного фонаря. Мы огляделись. Узрели слева и справа от входа двуэтажные нары, сколоченные из неструганных досок. Над нарами, под крышей четыре малеханьких зарешеченных окошка.

У двери в полу маленькая дыра. Тогда мы еще не знали, что эта дырка практически месяц будет служить нам туалетом. Мы вдвоем с матерью волоком как-то протащили в далекий левый угол тяжеленный сундук, взгромоздили на нары другие свои пожитки. Мать, расстелив что-то на нарах, скомандовала: — Малыши, спать! Рина вправду быстро заснула — шел 4-ый час ночи. Я тоже лег. Мать не рыдала, опасаясь, наверняка, потревожить нас.

Но долго спать нам не пришлось. Через полчаса дверь вновь открылась. В наш вагон привезли еще одну семью, даму с 2-мя девченками. Спрашивает на эстонском: — Кто здесь? Позднее она как-то сошлась с матерью и в зимнюю пору, уже в Нарыме, мать не раз вылечивала ее малеханьких дочерей. Позже дверь грохотала еще много раз Почему нас привезли первыми из всех, со всего городка и его окрестностей? Может быть, нами раскрывался перечень высылаемых, так как на буковку «а» никого не оказалось. Во-вто-рых, мы жили поближе всех от вокзала.

Потому начали с нас. Мало времени спустя доставили Капланов — тетю Гиту, младшую сестру отца, ее отпрыской Яшу и Алика. Им тогда было 14 и 12 лет. Нужно огласить, что мы даже обрадовались, увидев друг друга, и «поселились» на нарах рядом. Их отец дядя Миша, как и наш папа, был оставлен в «мужском» вагоне. Когда заполнился наш вагон, стали открывать примыкающие.

И так целый день 14 июня везли людей. Везли дам, малышей и стариков. Эстонцев, российских, евреев. Богатых бывших таковыми до года и бедных. Образованных и малограмотных. Интеллигентов и обычных фермеров из окрестных хуторов Тартуского уезда. Как отбирали людей для высылки, так и осталось не полностью понятным. Естественно, высылали, во-1-х, состоявшихся, «буржуев». Во-2-х, «идеологически чуждых». К примеру, Энта Моисеевна Крушкаль из Тарту была бедной, но образованной.

Она делала доклады в сионистском обществе, была глубоко верующая, и потому тоже оказалась в «черном» перечне Одна юная эстоночка с хутора приехала накануне собственной женитьбы в город, к бабушке — за приданым и различными продуктами. И поехала заместо женитьбы в Сибирь… Все эти наши невольные спутники считались, выражаясь в терминологии тех лет, «социально опасными» либо чуждыми элементами.

Мы тоже числились небезопасными. А «социально вредные» были изолированы то есть арестованы до того, заранее. Мы ожидали, что скоро привезут и нашу бабушку Любу. Опосля погибели деда Шлемы она жила одна. И бабушка нередко ночевала то у дочери, то у отпрыска.

А в ночь на е июня она была в собственной квартире, в том же доме, где жили Капланы. Вообщем, может быть, ее и не было в перечне лиц, подлежащих высылке: она в свои 73 года не могла быть причислена к социально-опасным элементам. Потому ее оставили дома. Но назавтра, когда она желала проводить нас, ее не подпустили к поезду. Какие приключения выпали скоро на ее долю — о этом будет сказано ниже. А у нас особенных приключений уже не было: основное событие уже осталось сзади, изъятие нас из обычного вида существования уже состоялось.

Днем го июня дверь вагона задвинули в крайний раз. Поезд тронулся и медлительно, с неописуемо продолжительными остановками на всех станциях, двинулся на юго-восток, в сторону Пскова. Вдоль всей жд насыпи стояли старушки-эстонки и кланялись, и крестились вслед поезду. Это напоминало похороны… Нужно огласить, что нас как-то организованно покормили, выдали кипяточек, хлеб и какую-то невкусную похлебку. Продолжали подкармливать и позднее. Мать отыскала мне занятие — вести ежедневник.

Писать было не на чем, так как тетради я, как нерадивый ученик, запамятовал дома. Но выход нашелся быстро: я стал делать недлинные карандашные записи на огромных незапятнанных страничках, которых оказалось чрезвычайно много в книжке Марка Твена. Отмечал, какие проехали станции, что ели, что лицезрели за окном. К концу нашего «путешествия» набралось страничек 10, но много лет спустя, в году, мать их нежданно спалила. Она боялась, что их сумеют узреть сотрудники НКВД: в то время посреди евреев Томска прошла волна арестов, как в Москве и в остальных городках.

Несколько раз. Но до обыска у нас не дошло: маму просто пожалели. Произнесли — ради детей… Но это было позже. А на данный момент вернемся в июнь года… Через недельку мы оказались недалеко от Новгорода, на станции Древняя Русса. Проехали около трехсот км. К долгим стоянкам нашего эшелона мы уже привыкли. Но на этот раз, простояв у вокзала практически ночь, мы ощутили — что-то здесь не то! В открытые двери, под которыми стоял конвоир, стали доноситься какие-то непонятные голоса.

Было видно, что вдали бегут люди, все в одном направлении. Как позже выяснилось, они бежали к вокзалу, к уличному громкоговорителю. Скоро и до нас дошло ужасное слово: — Война! Германия напала на Русский Союз! Взрослые в вагоне притихли, не знали, что мыслить, что предполагать. Стали говорить вполголоса, перешептывались.

Все соображали, что война — это чрезвычайно и чрезвычайно плохо. Как оказалось позже, много позднее, кое-кто из наших соседей по вагону откровенно обрадовался такому известию: скоро, когда одолеют немцы, нас освободят. А снаружи для нас, в нашей вагонной жизни, ничего не поменялось. Простояв в Старенькой Руссе какое-то время, мы поехали далее. Нас дорогой хоть и плохо, но кормили: на огромных станциях были какие-то кухни, пищу в ведрах и воду приносили дежурные, которых до еще одного вокзала сопровождали конвойные с винтовками наперевес.

Кипяточек для «чая» был тогда на всех станциях… Что-то ели из припасов, взятых с собой. У дам, приходивших к поезду, можно было приобрести картошку либо домашние пирожки. Выдавали и темный хлеб. По совету опытнейших соседей по вагону мать ухитрялась из умеренного пайка выделять какую-то часть и сушить сухари. Разъясняла нам просто: — Что поделаешь, детки — война. Сухари нам еще понадобятся. И мать оказалась права — сухари пригодились нам чрезвычайно скоро, уже через месяц Еще через недельку кругом отправь густые леса.

Начались Уральские горы. Нам всем стало ясно и очевидно: больше колебаний нет, нас везут в Сибирь. Во время длительных стоянок конвой время от времени разрешал выходить из вагонов. Дамы приноровились умываться прямо на перроне, когда была вода.

Отойдя чуток в сторону, две из их поднимали на вытянутых руках простыни, создавая какое-то подобие ширмы, за которой третьей можно было умыться. На некий сибирской станции пары дам повели на котлопункт. Рина попросила пить.

А все местные жительницы смотрели на нас подозрительно, с опаской — вот, каких-либо буржуев везут. Никто не отдал напиться. Рина долго и безутешно плакала… — Ты была таковая хорошая, пока ехали, — говорила мать уже взрослой сестре. Время от времени матерям с детками разрешали погулять около вагонов.

Бойцы охраны молча и как-то сумрачно следили за происходящим. За две недельки совместного пути конвойные и конвоируемые даже стали привыкать друг к другу. Как-то к маме обратился один из юных конвойных: — Вы сейчас ясно сообразили, куда вас везут? В Сибирь, в тайгу, на край света! Вы то там, скорей всего, пропадете, одни, без мужиков.

Тем наиболее, что война сейчас, будет совершенно плохо. А вот деток жаль! Так дайте мне свою дочку, все равно помрет там, — так и произнес боец открытым текстом. И продолжил: — Больно уж она мне приглянулась, уже недельку смотрю на нее. Что это вы говорите? Там у меня живут предки, братья, сестры.

Я уже им сказал телеграммой, что проезжать буду мимо их. Они придут на станцию, повидаться со мной. Вот и оставим им вашу доченьку. Скажем командиру, что отстала на станции. Настанут фаворитные времена — заберете ее. А так ведь пропадет… Мать не стала продолжать этот разговор. Но хорошего бойца, тем не наименее, поблагодарила Она все время задумывалась о одном: где же наш папа?

О судьбах наших парней ничего не было понятно. Поискать их, пройти вдоль вагонов — о этом не могло быть и речи. Нам ничего о их не говорили. Почему такое вышло — осталось нам неведомо до сих пор. Может быть, что это было изготовлено по инициативе эстонского НКВД. Ведь депортация таковых же спецпереселенцев из почти всех городов Латвии, Литвы, Молдавии и остальных мест происходила без отделения парней от их семейств.

Вообщем, на этот счет могло придти распоряжение из Москвы: в Севураллаге не хватало рабочей силы на лесоповале. А встречь нам один за остальным шли воинские поезда, составленные из таковых же теплушек, как наши. Мы смотрели на боец, на танки и пушки, на лошадок и авто, и понимали: бойцы едут на войну, бить фашистов. А бойцы с недоумением смотрели на нас, выглядывавших в мелкие зарешеченные окна и открывавшиеся на остановках двери… На станциях, переговариваясь через пути, красноармейцы расспрашивали нас, интересовались, кто мы.

Не почти все из их соображали, кого это везут на восток. Переселенцев-крестьян, завербованных на работу? Либо семьи противников народа? Но наш «цыганский табор» не был похож ни на тех, ни на других… В начале июля нас, наконец-то, выгрузили на степной станции Каргат, в двухстах километрах западнее Новосибирска. Расположили прямо на бетонном полу, в огромных пристанционных зерновых складах, пустовавших в это время года.

Кое-чем накормили, но без горячей еды. Понятно, что ночкой нас победили мыши, которые бегали прямо по спящим людям. В этих бараках было чрезвычайно шумно, и деньком, и ночкой, так как сотки людей, набитых в эти сараи, не умолкали. Рыдали голодные детки, причитали старушки… А совершенно рядом находились пути стальной дороги Транссибирской магистрали, по ним беспрерывно с грохотом и гудками проносились поезда.

Страшным оказалось то, что на этом перевалочном пт не нашлось туалета. Наверняка, он кое-где и был, но за пределами «зоны» нашего временного расположения. За домом, на улице, обнаружились большие зловонные кучи испражнений. Мать позже вспоминала: — Наша попутчица Тамара Исурина, тоже из Тарту, никак не решалась туда сходить.

Я ее долго убеждала: возьми же себя в руки, идем вкупе. Ну, сходили… Днем объявили, что сейчас мы будем жить в деревне, находящейся неподалеку от станции. Из нашего эшелона отобрали часть людей, в основном, эстонцев-хуторян, погрузили на огромные тележки, запряженные волами, и куда-то увезли. Оставшимся предстояло провести в этих складах еще одну ночь. В числе уехавших была и Энта Крушкаль, с 3-мя детками — три года, два и грудничок.

Но наутро быки притащили обратно тележки с нашими несчастными спутниками. Смотрим, а у Энты лишь двое малышей. Грудничка уже нет, умер… Оказывается, председатель того колхоза сказал: — Везите всех их обратно, по другому все помрут. Нам самим есть нечего! И нас опять погрузили в вагоны, в тот же эшелон, и повезли далее. Везли недолго. Последующая остановка — Новосибирск. Большой город, центр Западно-Сибирского края. В окошко видны огромные дома, много людей и много каров. Выгрузили на каменистый берег Оби, где жд пути подступали к большому элеватору.

Скоро, в тот же день, подошел большой прекрасный пароход «Киров», флагман Обского речного пароходства. Погрузились на него по шатким сходням, разместились в большой общей каюте и поплыли вниз по широкой разлившейся реке. Умопомрачительно, как в этот пароход вместилось несколько сот человек. Но часть эшелона все же на него не вошла, осталась на берегу.

Было тесновато, и в нашем 3-ем классе, и на палубе, и внизу, около огромных гребных колес, где громко пыхтела жаркая паровая машинка. Тут нам, как и ранее в поезде, выдали некий сухой паек и кашу. Но на верхней палубе, в первом классе, были салон с роялем и буфет. И там еще можно было что-то приобрести за средства. Война сюда в полной мере еще не дошла. Много раз, на протяжении голодных военных лет, я вспоминал этот буфет: тут мы досыта и вкусно поели, завершив трапезу стаканом сметаны.

Этот обед был крайним из сытого довоенного времени. На 3-ий день пути нас высадили в Каргаске, на песочном левом берегу Оби. И сходу же погрузили на маленькую древесную баржу, которую по-местному называли «паузок». Но сейчас уже не всех, лишь человек 100. Другие остались ожидать другого транспорта.

Баржу взял на буксир маленькой катер, газогенераторы которого заправлялись малеханькими чурочками. Он потащил баржу вниз по Оби. Позже поплыл на лево, по темноводному Васюгану. В переводе с хантыйского Васюган означает «темная вода», «коричневая вода».

В каких-либо местах на берегах Васюгана лежали огромные кучи заготовленных чурочек. Когда останавливались для погрузки, то не лишь команда была занята сиим делом, но и пассажиры — для скорости. 1-ая остановка — поселок Новоюгино, на правом берегу Васюгана, в 15 километрах от устья. Стоим недолго, но успели сходить в магазин. Приобрели толстую книжку в неплохом голубом переплете — алтайский народный эпос «Алтай буучай», Новосибирского Западно-Сибирского издательства как позже оказалось, во всем крае лишь эта художественная книжка и продавалась свободно.

Приобрели мне летние полуботинки, что-то из пищи и прекрасную в цветочках фарфоровую сахарницу Ломоносовского завода. На данный момент мне думается, что, невзирая на всю тягость ситуации, надежды на светлое будущее маму не оставляли Следовательно, еще сохранялся определенный оптимизм.

Иными словами: была бы сахарница, сахар найдется… Позже были селения Напас, Наунак и поселок Усть-Чижапка, на м километре судового хода от устья. Дальше катер потащил баржу по чрезвычайно зигзагообразной и чрезвычайно узенькой речке Чижапке, практически цепляясь за ветки прибрежных кустов.

Эта река имела и другое, селькупское заглавие Вень-Еган, то есть «узкая река». За подступавшими к низким берегам деревьями не просматривались никакие признаки существования человека. Никакого конвоя, никакой охраны тут уже не было: удирать некуда, разговаривать не с кем. И здесь, на барже, мы в первый раз ощутили, что такое нарымские комары.

Все пассажиры-невольники притихли… Рина страшно захворала. Как говорила мать, сестра чуток не погибла. Она без движения лежала на детской подушечке, которую мать положила прямо на палубные доски. Батистовые наволочки всё рвались от гвоздей и заноз, и мать их выбрасывала за борт. Какие мы были наивные! Еще через км наш длинный путь закончился. Баржа и катер пристали к низкому глинистому обрыву, куда по узеньким сходням переместились поначалу люди, а позже и наши вещи.

Оказалось, что это и есть конечный пункт нашего назначения — поселок Юрты Еремино его называли просто Еремино. Так — Юрты Иваново, Юрты Степаново и т. На берегу посиживать на вещах остался Яша. Голодный, он принялся грызть сухари, запасенные еще в поезде. А мы медлительно двинулись по лесной дороге в деревню. Крайний отрезок нашего многотысячекилометрового пути мы прошли пешком, Через километр показались маленькие рубленые дома, скрытые грубым тесом. Они выстроились одной улицей вдоль берега.

Мы прошли к конторе колхоза. Там нас уже ожидали — всех вновь прибывших заблаговременно распределили на постой по хатам местных обитателей. Свои избы-дома обитатели, в большинстве собственном украинцы, так и звали хатами. Означает, это большой город, раз здесь столько лавок! А вот рядом и школа, и пекарня, и контора.

Здесь написано: «Правление колхоза имени А. Вот, означает, где сейчас мы будем жить. Доверчивые, мы тогда не знали, что система номеров магазинов были единая для всего района. А на все Еремино полностью хватало 1-го продавца… Мы поселились в домике Валентины Хитровой, которая жила одна дом Малая хатка находилась в центре поселка, прямо против школы.

В ней были лишь кухня и комната, беленые глиной. А сеней, реальных сибирских сеней не было: сказывались украинские традиции и, возможно, нехватка строй ресурсов. Тетя Гита с Аликом и Яшей поначалу помещались у Хитровой вкупе с нами, а позже их приняли Юрковские дом Потом они переехали к Балуцким, а позже к Егер дома 24 и И к нам, и к Капланам хозяева относились с огромным сочувствием и жалостью.

Председателем колхоза в Еремино в то время был Алексей Беспалько. Семьи Капланов и многодетная украинская семья Беспалько до сих пор не запамятовали друг друга. С его отпрысками Александром и Анатолием и я знаком до сих пор. Поселок был окружен тайгой. Сначала, уже во время ознакомительных походов по ближним окрестностям, местность нам даже показалось по-своему увлекательной и прекрасной.

Лес с окнами болотистых озер, распаханные поляны, сухие возвышенности-«гривы», заросшие сосняком. Позднее возникли грибы, ягоды. В особенности восхищала нас черемуха — сначала расцветающая ароматными белоснежными кистями, а позже, в конце лета рясная, сверкающая фиолетово-черными гроздьями. И над всем сиим тучи гнуса — комары, мошка, пауты и слепни.

От всей данной нам гудящей и звенящей летучей живности все деревенские спасались дымокурами, то есть кострами, забросанными сырой травкой либо мхом. А при ходьбе набрасывали на голову кусочки рыболовной сетки, пропитанной чрезвычайно пахнущим но никак не вонючим! Дёготь гнали из бересты здесь же, недалеко от деревни, и сиим снадобьем, который на данный момент зовется репеллентом, мазались все обитатели. Время от времени мазали им и скотин, но изредка — дегтя не хватало. Около этих смолокурен сооружались пихтоварки — устройства для извлечения масла из пихтовой хвои.

И дёготь, и пихтовое масло были да и на данный момент остались ценным народным фармацевтическим средством. Мать по совету остальных дам втирала в ноги это масло как «лучшее средство от ревматизма». Все население Еремино состояло тогда из человек. В основном, из малограмотных крестьян-украинцев 33 семьи из Российских было 14 семей. Жили тут и 16 германских семейств, состоявших только из дам и малышей.

Сюда были сосланы семьи чуваша и даже армянина. Все эти семьи были выселены из Омской области и с Алтая в начале х годов, во время коллективизации села, сопровождавшейся свирепым раскулачиванием. До нашего прибытия большая часть из первых спецпоселенцев уже погибло. По имеющимся сведениям, в Еремино из семей к началу войны выжило только Таковая же участь поняла большая часть остальных сосланных «пионеров освоения» этого северного края… Не считая их, в поселке проживали и молдаване, которых мы называли бессарабами Бессарабия — западная часть Молдавии, до 28 июня года заходила в Румынию.

Их привезли сюда сравнимо не так давно, в году, когда Васюганье уже обжили и как-то обустроили 1-ые спецпереселенцы, то есть раскулаченные фермеры из Южной Сибири, из Курьинского района Алтай и Ново-Омского района Омской области. Посреди их были и семьи сибирских казаков. Все они составляли «старый контингент», а мы, прибалты — эстонцы и остальные — образовали «новый контингент». Дополняли этот интернационал мы, евреи.

Нас оказалось тут всего три тартуских семьи — Бакшты, Капланы и Коловские. Берта-Рахиль Коловская урожденная Каплан погибла тут в году, а ее молоденькая дочь Анелла позже перебралась в Томск, где потом окончила учебу и вышла замуж. На данный момент она в благополучии живет в Берлине. Таковая политика разношерстного расселения спецпереселенцев в Нарыме была задумана властями специально и дальновидно: в критериях некомпактного проживания представителей различных национальностей управлять ими было проще.

Большая часть из 68 жилых домов поселка были без полов, что для нас, приезжих, казалось странноватым. То есть полы-то были, но просто глиняные — как в украинских хатах. А среди каждого дома стояла крупная российская печь. В нее загружали чугунки — разнокалиберные горшки, литые из чугуна.

Их помещали туда с помощью ухватов — особых двухрожковых стальных вил, насаженных на длинноватую палку. Сковородки задвигались в глубину печи особенными, с длинноватой ручкой сковородниками, а тесто для выпечки хлеба либо лепешек совали на кирпичный под печи дно обычный древесной лопатой.

Скоро и мы научились воспользоваться этими простыми, но смышлеными приспособами. Нам это было любопытно и, основное, нужно. Так же нужно, как пилить и колоть дрова. Обращению с двуручной поперечной пилой обучил меня старший брат Яша.

Дрова, естественно, мы с ним удачно пилили, по очереди с Аликом. Дело это нехитрое, не увлекательное и требующее не так уж много сил и времени. Но оно просит определенной сноровки: тяни пилу, не дергая и не прижимая ее вниз, а позже отпускай впору. Вот и вся премудрость данной для нас науки.

Пила вырывалась из слабеньких детских рук, проскакивала и подпрыгивала. Опосля той учебы у меня остались и до сих пор белеют шрамы на ногах и руках: ходил-то я с босыми ногами, и защитных рукавиц-верхонок тогда и в помине не было. Освещались дома малеханькими лампами-коптилками, а то и просто лучинами: электро энергии не было.

Почаще просто посиживали в темноте. Но в конторе колхоза и в школе были обычные керосиновые лампы. Исходная четырехклассная школа помещалась в большой двухкомнатной избе. Русскую печь в ней подменяла плита с высочайшим, до потолка кирпичным обогревателем.

Деньком школа выполняла свои прямые функции, а вечерами время от времени служила клубом и местом для редких собраний. Школа была, как тогда называли, однокомплектная: во всей деревне разновозрастных учеников набиралось всего на один класс, около 30 учащихся. Потому учитель был тоже всего один: юный, лет 20, Павел, лишь что закончивший двухлетний Колпашевский учительский институт. В первую смену в левом ряду парт, у окна посиживали второклассники, а в правом — 4-ый класс.

Опосля обеда их сменяли ученики первого и третьего классов. И Павел ухитрялся обучать нас всех. Тогда для малых деревень это было обыденным делом. Писали мы на протяжении всей войны на чем попало. Тетрадей и писчей бумаги не было. Так что приходилось писать меж строк на том, что найдется. В ход шли старенькые газеты, классные журнальчики, обрывки книжек.

Это, естественно, не содействовало развитию чистописания. Я с чрезвычайно большой неохотой прогуливался во 2-ой класс. В 3-ий меня не приняли — во-1-х, из-за возраста: мне было всего восемь лет, а обучаться в Рф тогда начинали с восьми: во-2-х, во втором классе было меньше всего учеников. Так я стал второгодником, хотя прочел к тому времени все учебники за все классы нашей школы.

Лишь таблицу умножения почему-либо я учить не желал. Так же, как категорически отрешался петь «соло» на уроках пения, даже патриотические песни, стесняясь собственного голоса и картавого выполнения. Естественно, меня за это нещадно ругали. Но единица в журнальчике для меня была намного лучше свирепых дразнилок одноклассников, которых неописуемо «восхищало» мое пение. Наш Павел Антропов был в школе единственным учителем, хорошим, внимательным и, естественно, знатным. В особенности в военном деле: тогда таковой предмет заходил в програмку уже 4-ого класса, а так как нас было не достаточно, то мы часто маршировали на уроках все вкупе, всей школой, посменно.

В строю я практически постоянно оказывался крайним, так как был младше собственных одноклассников, и к тому же, различался малым ростом догнал я собственных сверстников, лишь будучи студентом. Позже мальчишки изучали орудие, а девченки — санитарное дело, готовясь стать санитарками. И делали это в свои десять-двенадцать лет на полном серьезе. Существовал особый военно-спортивный кружок «ЮВС» — Молодой ворошиловский стрелок.

Фуррорами «по военке» мы гордились не меньше, чем по иным предметам.

Ваще... Лечение зубов под наркозом Томск Брянский есть

Рентген зубов позволяет: найти воспалительный процесс снутри каналов и корне зуба; найти кариозный процесс снутри зуба; найти наличие, размер и локализацию кисты; найти абсцесс в околозубных элементах; найти наличие опухоли; оценить качество пломбировки зубных каналов; установить переломы и трещины костей; найти разные аномалии в строении костей; установить наличие непрорезавшихся зубов в особенности зубов мудрости.

Прикусный рентген - самый всераспространенный тип. Этот способ применяется на ранешних шагах диагностики кариеса и пародонтита. Во время данной процедуры нездоровой зажимает зубами пленку, на которой возникает снимок. С помощью этого снимка можно диагностировать абсцессы, опухоли либо кисты. Таковой метод дозволяет изучить сходу два зуба, их корешки и окружающую костную ткань.

Панорамный рентген зубов - обзорный сплошной снимок всей ротовой полости. С его помощью можно выявить глубочайшие поражения зубов, нарушения прикуса и костные конфигурации. Таковой снимок нужен перед имплантацией в ходе протезирования, а также при выявлении непрорезавшихся зубов мудрости. Окклюзивный рентген зубов назначается при необходимости в панорамном снимке всех зубов, как верхней, так и нижней челюсти.

Исследование делают лишь в специально оборудованном рентген-кабинете. Пациент непременно должен снять с головы все железные декорации, пирсинг и съемные пластинки. Рентгенолог помещает маленькую фото-пленку в рот пациента, прижимая ее к определенному участку 1-го либо пары зубов.

При панорамном снимке сканирование происходит при помощи вращающегося модуля, информация при этом передается на комп. Исследование происходит в течение одной-двух минут. Эстетическая художественная реставрация зубов Виниры и люминиры Композитные виниры Стоматология Anti-Age. Исцеление кариеса Исцеление зубов без бормашины Исцеление кариеса способом ICON Исцеление пульпита Исцеление корневых каналов зубов Исцеление зубов под микроскопом Исцеление зубов под седацией Исцеление зубов под общим наркозом Исцеление десен Исцеление травм зубов и десен Личные спортивные каппы Удаление зубов в Томске.

Съёмное протезирование зубов Бюгельное протезирование Мостовидные зубные протезы Микропротезирование зубов вкладками Глиняние коронки Протезирование на имплантатах Металлокерамические коронки. Удаление ретинированого зуба Удаление зуба мудрости Зубные импланты в Томске Костная пластика Одномоментная имплантация Имплантация All-on-4 и All-on Брекеты для взрослых Глиняние брекеты Сапфировые брекеты Лингвальные невидимые брекеты Невидимые брекеты Incognito Самолигирующиеся брекеты Damon Каппы Инвизилайн Invisalign Установка ретейнеров Eurokappa — кандидатура брекетам.

Исцеление кариеса молочных зубов Исцеление кариеса у малышей способом ICON Удаление молочных зубов в Томске Герметизация фиссур у деток Фторирование зубов детям Исцеление пульпита у деток Исцеление периодонтита у малышей. Еще сомневаетесь? Побеседуйте с доктором Наши менеджеры перезвонят Для вас в наиблежайшее время. Стоматология «Cosmodent». Реальным подтверждаю, что я ознакомлен и согласен с критериями политики конфиденциальности. Бросить отзыв. Задать вопросец Задать вопросец.

Стоматологическая клиника «Эликсир» на Шевченко. Шевченко, д. Стоматологическая клиника «ДиаМед» на проспекте Фрунзе. Томск, пр. Фрунзе, д. Стоматология «Центр дентальной имплантации». Говорова, д. Консультация безвозмездно. Мед Центр «Гармония здоровья».

Сибирская, д. Томск, улица Гоголя, Стоматологическая клиника «Эстет» на Алтайской. Алтайская, д. Стоматология «Премьер Дент». Комсомольский, д. Стоматологическая клиника «Smile Clinic» на проспекте Ленина. Ленина, д. Стоматологическая клиника «Денталия» на 79 Гвардейской Дивизии. Стоматологическая клиника «Полина». Стоматология «Cosmodent» на Иркутском тракте. Томск, Иркутский тракт, 5.

Мед центр «Евродент» на Киевской. Киевская, д. Томск, Иркутский тракт, 71д. Стоматологическая клиника «Стома». Красноармейская, Стоматологическая клиника «Медстар» на Набережной реки Ушайки. Томск, наб. Ушайки, а.